Неточные совпадения
Под берегом раскинуты
Шатры; старухи, лошади
С порожними телегами
Да дети видны тут.
А дальше, где кончается
Отава подкошенная,
Народу тьма! Там белые
Рубахи баб, да пестрые
Рубахи мужиков,
Да
голоса, да звяканье
Проворных кос. «Бог на́ помочь!»
— Спасибо, молодцы!
Пир кончился, расходится
Народ. Уснув, осталися
Под ивой наши странники,
И тут же спал Ионушка
Да несколько упившихся
Не в меру мужиков.
Качаясь, Савва с Гришею
Вели домой родителя
И пели; в чистом воздухе
Над Волгой, как набатные,
Согласные и сильные
Гремели
голоса...
И подача
голосов не введена у нас и не может быть введена, потому что не выражает воли
народа; но для этого есть другие пути.
— Каждый член общества призван делать свойственное ему дело, — сказал он. — И люди мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен
голос русского
народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы.
Бросила прочь она от себя платок, отдернула налезавшие на очи длинные волосы косы своей и вся разлилася в жалостных речах, выговаривая их тихим-тихим
голосом, подобно когда ветер, поднявшись прекрасным вечером, пробежит вдруг по густой чаще приводного тростника: зашелестят, зазвучат и понесутся вдруг унывно-тонкие звуки, и ловит их с непонятной грустью остановившийся путник, не чуя ни погасающего вечера, ни несущихся веселых песен
народа, бредущего от полевых работ и жнив, ни отдаленного тарахтенья где-то проезжающей телеги.
«Иисус говорит ей: не сказал ли я тебе, что если будешь веровать, увидишь славу божию? Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: отче, благодарю тебя, что ты услышал меня. Я и знал, что ты всегда услышишь меня; но сказал сие для
народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что ты послал меня. Сказав сие, воззвал громким
голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший...
— Утопилась! Утопилась! — кричали десятки
голосов; люди сбегались, обе набережные унизывались зрителями, на мосту, кругом Раскольникова, столпился
народ, напирая и придавливая его сзади.
Глядит — и день светает,
Народ шеве́лится, и слышны
голоса.
— Который повыше — жандарм, второй — неизвестный. А забрали их — за стрельбу в
народ, — громко, приятным
голосом сказал человечек и, примеряя свой шаг к шагу Самгина, добавил вразумительно: — Манера эта — в своих людей стрелять — теперь отменяется даже для войска.
Чувствовать себя необыкновенным, каким он никогда не был, Климу мешал Иноков. В коротких перерывах между сказами Федосовой, когда она, отдыхая, облизывая темные губы кончиком языка, поглаживала кривой бок, дергала концы головного платочка, завязанного под ее подбородком, похожим на шляпку гриба, когда она, покачиваясь вбок, улыбалась и кивала головой восторженно кричавшему
народу, — в эти минуты Иноков разбивал настроение Клима, неистово хлопая ладонями и крича рыдающим
голосом...
— Интересуюсь понять намеренность студентов, которые убивают верных слуг царя, единственного защитника
народа, — говорил он пискливым, вздрагивающим
голосом и жалобно, хотя, видимо, желал говорить гневно. Он мял в руках туго накрахмаленный колпак, издавна пьяные глаза его плавали в желтых слезах, точно ягоды крыжовника в патоке.
— Сегодня — пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи
народу говорил? Это тоже страшно? Это должно быть страшнее, чем петь! Я ног под собою не слышу, выходя на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем в воздух. — Женщины — злые, кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала
голос, запела петухом, — это они потому, что каждый мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
Ей показалось, что все люди разбегались, дом был в движении, на дворе было много
народа, у крыльца стояла тройка, издали услышала она
голос Кирила Петровича и спешила войти в комнаты, опасаясь, чтоб отсутствие ее не было замечено.
И что же они подвергнули суду всех
голосов при современном состоянии общества? Вопрос о существовании республики. Они хотели ее убить
народом, сделать из нее пустое слово, потому что они не любили ее. Кто уважает истину — пойдет ли тот спрашивать мнение встречного-поперечного? Что, если б Колумб или Коперник пустили Америку и движение земли на
голоса?
Первый осужденный на кнут громким
голосом сказал
народу, что он клянется в своей невинности, что он сам не знает, что отвечал под влиянием боли, при этом он снял с себя рубашку и, повернувшись спиной к
народу, прибавил: «Посмотрите, православные!»
Разумеется, такой
голос должен был вызвать против себя оппозицию, или он был бы совершенно прав, говоря, что прошедшее России пусто, настоящее невыносимо, а будущего для нее вовсе нет, что это «пробел разумения, грозный урок, данный
народам, — до чего отчуждение и рабство могут довести». Это было покаяние и обвинение; знать вперед, чем примириться, — не дело раскаяния, не дело протеста, или сознание в вине — шутка и искупление — неискренно.
В первое же воскресенье церковь была битком набита
народом. Съехались послушать не только прихожане-помещики, но и дальние. И вот, в урочное время, перед концом обедни, батюшка подошел к поставленному на амвоне аналою и мягким
голосом провозгласил...
— Ну, Афанасий Иванович! мы попались с вами;
народу стучится куча, и мне почудился кумов
голос…
Однажды в «говорильне» Лев Голицын громовым
голосом, размахивая руками и поминутно поправляя пенсне, так же горячо доказывал необходимость запрещения водки, чтобы
народ пил только чистые виноградные вина.
Тихо, разрозненно, в разных местах набитого
народом храма зародилось сначала несколько отдельных
голосов, сливавшихся постепенно, как ручьи… Ближе, крепче, громче, стройнее, и, наконец, под сводами костела загремел и покатился волнами согласный тысячеголосый хор, а где-то в вышине над ним гудел глубокий рев органа… Мать стояла на коленях и плакала, закрыв лицо платком.
Затем мне смутно вспоминаются толпы
народа, страшный гул человеческих
голосов и что-то невидимое, промчавшееся где-то в глубинах этого человеческого моря, после чего
народ, точно вдруг обеспамятевший, ринулся к центру города.
— Эх, кабы
голос мне певучий, ух ты, господи! Вот ожег бы я
народ… Иди, брат, работать надо…
Общий
голос таков, что это
народ кроткий, скромный, добродушный, доверчивый, сообщительный, вежливый, уважающий собственность, на охоте смелый и; по выражению д-ра Rollen'a, спутника Лаперуза, даже интеллигентный.
Находя в этих звуках сходство с отвратительным криком грызущихся кошек,
народ называет иволгу дикою кошкой] стонут рябые кукушки, постукивают, долбя деревья, разноперые дятлы, трубят желны, трещат сойки; свиристели, лесные жаворонки, дубоноски и все многочисленное крылатое, мелкое певчее племя наполняет воздух разными
голосами и оживляет тишину лесов; на сучьях и в дуплах дерев птицы вьют свои гнезда, кладут яйца и выводят детей; для той же цели поселяются в дуплах куницы и белки, враждебные птицам, и шумные рои диких пчел.
Даже теперь в Москве, по некоторым небольшим улицам и переулкам, сквозь стук колес и гам
народа нередко услышать
голос перепела.
Казалось,
народ мою грусть разделял,
Молясь молчаливо и строго,
И
голос священника скорбью звучал,
Прося об изгнанниках бога…
Убогий, в пустыне затерянный храм!
В нем плакать мне было не стыдно,
Участье страдальцев, молящихся там,
Убитой душе необидно…
— И когда же, где же вздумали люди обайбачиться? — кричал он в четыре утра, но уже несколько осипшим
голосом, — у нас! теперь! в России! когда на каждой отдельной личности лежит долг, ответственность великая перед богом, перед
народом, перед самим собою! Мы спим, а время уходит; мы спим…
Пошатываясь, старики побрели прямо к стойке; они не заметили, что кабак быстро опустел, точно весь
народ вымели. Только в дверях нерешительно шушукались чьи-то
голоса. У стойки на скамье сидел плечистый мужик в одной красной рубахе и тихо разговаривал о чем-то с целовальничихой. Другой в чекмене и синих пестрядинных шароварах пил водку, поглядывая на сердитое лицо целовальничихина сына Илюшки, который косился на мужика в красной рубахе.
Нюрочка все смотрела на светлые пуговицы исправника, на трясущуюся голову дьячка Евгеньича с двумя смешными косичками, вылезавшими из-под засаленного ворота старого нанкового подрясника, на молившийся со слезами на глазах
народ и казачьи нагайки. Вот о. Сергей начал читать прерывавшимся
голосом евангелие о трехдневном Лазаре, потом дьячок Евгеньич уныло запел: «Тебе бога хвалим…» Потом все затихло.
Ты говоришь: верую, что будет мир, а я сейчас слышал, что проскакал курьер с этим известием в Иркутск. Должно быть, верно, потому что это сказал почтмейстер Николаю Яковлевичу. Будет ли мир прочен — это другой вопрос, но все-таки хорошо, что будет отдых. Нельзя же нести на плечах
народа, который ни в чем не имеет
голоса, всю Европу. Толчок дан поделом — я совершенно с тобой согласен. Пора понять, что есть дело дома и что не нужно быть полицией в Европе.
Гловацкая отгадала отцовский
голос, вскрикнула, бросилась к этой фигуре и, охватив своими античными руками худую шею отца, плакала на его груди теми слезами, которым, по сказанию нашего
народа, ангелы божии радуются на небесах. И ни Помада, ни Лиза, безотчетно остановившиеся в молчании при этой сцене, не заметили, как к ним колтыхал ускоренным, но не скорым шагом Бахарев. Он не мог ни слова произнесть от удушья и, не добежав пяти шагов до дочери, сделал над собой отчаянное усилие. Он как-то прохрипел...
— Благодарим, батюшка, покорно, государь наш милостивый, — оттрезвонили они еще раз в один
голос и, опять низко-низко поклонившись, скрылись в
народе, который в большом уже количестве собрался около моленной.
— А у нас в Казани, — начал своим тоненьким
голосом Петин, — на духов день крестный ход:
народу собралось тысяч десять; были и квартальные и вздумали было унимать
народ: «Тише, господа, тише!» Народ-то и начал их выпирать из себя: так они у них, в треуголках и со шпагами-то, и выскакивают вверх! — И Петин еще более вытянулся в свой рост, и своею фигурой произвел совершенно впечатление квартального, которого толпа выпихивает из себя вверх. Все невольно рассмеялись.
— Об общине я равнодушно слышать не могу, — заговорил он прерывающимся от волнения
голосом и, видимо, употребляя над собой все усилия, чтобы не сказать чего-нибудь резкого, — эту общину выдумали в Петербурге и навязали ее
народу; он ее не любит, тяготится ею, потому что, очень естественно, всякий человек желает иметь прочную собственность и отвечать только за себя!
— Братцы! — начал Вихров сколько мог громким
голосом. — Состоялось решение сломать вашу моленную — вот оно!.. Прочти его
народу! — И он подал бумагу голове.
— Необходимость теологии доказывается общим верованием
народов, — повторил Вихров уже сконфуженным
голосом.
Что наш аристократизм и демократизм совершенно миражные все явления, в этом сомневаться нечего; сколько вот я ни ездил по России и ни прислушивался к коренным и любимым понятиям
народа, по моему мнению, в ней не должно быть никакого деления на сословия — и она должна быть, если можно так выразиться, по преимуществу, государством хоровым, где каждый пел бы во весь свой полный, естественный
голос, и в совокупности выходило бы все это согласно…
— У нас трут, не смазывают: благо народу-то много! — проговорил каким-то грустно-насмешливым
голосом рассыльный.
— Непременно так! — воскликнул Вихров. — Ты смотри: через всю нашу историю у нас не только что нет резко и долго стоявших на виду личностей, но даже партии долго властвующей; как которая заберет очень уж силу и начнет самовластвовать, так
народ и отвернется от нее, потому что всякий пой в свой
голос и других не перекрикивай!
Голос Павла звучал твердо, слова звенели в воздухе четко и ясно, но толпа разваливалась, люди один за другим отходили вправо и влево к домам, прислонялись к заборам. Теперь толпа имела форму клина, острием ее был Павел, и над его головой красно горело знамя рабочего
народа. И еще толпа походила на черную птицу — широко раскинув свои крылья, она насторожилась, готовая подняться и лететь, а Павел был ее клювом…
— Ага! — слышала она крикливый
голос Марьи. — Задели-таки
народ! Встала фабрика-то, — вся встала!
— А сейчас, слышь, на кладбище драка была!.. Хоронили, значит, одного политического человека, — из этаких, которые против начальства… там у них с начальством спорные дела. Хоронили его тоже этакие, дружки его, стало быть. И давай там кричать — долой начальство, оно, дескать,
народ разоряет… Полиция бить их! Говорят, которых порубили насмерть. Ну, и полиции тоже попало… — Он замолчал и, сокрушенно покачивая головой, странным
голосом выговорил: — Мертвых беспокоят, покойников будят!
— С такими людьми можно идти
народу, они на малом не помирятся, не остановятся, пока не одолеют все обманы, всю злобу и жадность, они не сложат рук, покуда весь
народ не сольется в одну душу, пока он в один
голос не скажет — я владыка, я сам построю законы, для всех равные!..
— Довольно вам мучить
народ, звери! — возвышая
голос, продолжал Рыбин.
Он прошел в столовую. Там уже набралось много
народа; почти все места за длинным, покрытым клеенкой столом были заняты. Синий табачный дым колыхался в воздухе. Пахло горелым маслом из кухни. Две или три группы офицеров уже начинали выпивать и закусывать. Кое-кто читал газеты. Густой и пестрый шум
голосов сливался со стуком ножей, щелканьем бильярдных шаров и хлопаньем кухонной двери. По ногам тянуло холодом из сеней.
О горе, слезах, бедствиях он знал только по слуху, как знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится в
народе. От этого будущее представлялось ему в радужном свете. Его что-то манило вдаль, но что именно — он не знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он не мог разглядеть их; слышались смешанные звуки — то
голос славы, то любви: все это приводило его в сладкий трепет.
— Ах, барин, здесь ужасть какой
народ супротивный, и все что ни есть буяны! — проговорила тихим
голосом Аксюша, поднявшая наконец лицо свое.
Но когда я, вместо ответа, хотел обратиться к
народу с объяснением моей невинности, то сотские и десятские затрещали в трещотки и заглушили мой
голос.
Что есть опричнина? — продолжал Иоанн, озираясь кругом и возвышая
голос, дабы весь
народ мог услышать его.